Книга «Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года - Эдуард Камоцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От школьной самодеятельности на районном смотре в большом зале я читал стихотворение. В зале, кроме таких артистов, как я, никого не было, т. е. зрителей – артистов было человек тридцать. Среди рабочих и крестьян искали таланты и находили: Лемешев, например. Конкурсы проводились ежегодно, и школа должна была ежегодно показывать, что в школе есть самодеятельность. Учитель взглядом окидывал класс и назначал участника конкурса. Сами конкурсанты относились к этому серьёзно и старались не забыть слова, хорошо спеть, хорошо станцевать, правильно сыграть.
На уроке труда, и продолжая дома, я делал лагерь Челюскинцев – из бумаги сугробы и палатки, из воска человечков и, разумеется, поставил мачту с красным флажком. Из самоделок на уроках труда и дома помню модель однокрылого тупоносого истребителя величиной с детскую ладошку. Остроносые мне казались менее совершенными.
После окончания учебного года, мы с мамой вернулись в Ленинград. Семейная жизнь у родителей не получилась.
На Лахте дедушка и дядя Вячик работали, тетя Яня и тетя Геня учились, мама стала работать в конторе на Лахте. Дядя Вячик на Ленфильме постепенно
становился специалистом. К очередному выпуску Ленфильмовской многотиражки из оператора Мартова выдавливали заметку, и он написал о дяде Вячике.
Политбюро обязывало трудовые коллективы, вузы и школы иметь стенгазеты или многотиражки, чтобы будить активность членов коллектива и направлять её должным образом. В этих самодельных газетах должны были отмечаться не только успехи, но и отдельные недостатки, как в работе администрации, так и членов трудового коллектива. Администрация и работники были обязаны реагировать на критику в свой адрес, и бороться со своими недостатками. Адской была работа редакторов по сбору материалов и выдавливанию заметок.
Мамины сестры
По-разному сложилась судьба трех сестер, которых в Белоруссии выдали замуж.
Моего отца посадили, и семья распалась.
Тётя Чеся с мужем поехала строить Сталинградский тракторный завод. Сохранилось письмо тёти Чеси на почтовой бумаге тех лет. На верхней части листа цветная картинка – рабочие и в красных косынках работницы идут учиться. Это было знамение времени – его священная часть: «Учиться, учиться и учиться».
Последние слова о знамении времени – это мои заключения о времени, с которого прошло 70 лет, возможно, ошибочные, а вот письмо тёти Чеси – это документ. Привожу его дословно, а в конце скажу, что меня в нем сейчас потрясло.
«Здравствуйте, дорогие Папочка, Мамочка, Валя, Вячик, Геня, Яня, (какие-то слова, тире) Эдинька, Гелечка. —
(Гелечка это или племянница бабушки, или дочь племянницы – девочка на несколько годочков старше меня, которая по какой-то причине, видно немаловажной, жила у нас несколько месяцев, а может быть, и год. Её я помню, а сколько она у нас жила не помню. Спать она могла только с тетей Геней и Яней, или на столе).
– Сегодня 6/VII, у нас с Ипполитом выходной день. Встали мы в 9 ч. т. е. я, а Ипполит в 10 ч. Это мы потому так, что вчера легли спать в два часа ночи. Были в цирке. К нам в Сталинград приехал Владимир Дуров. Кроме того, была японская труппа и ещё несколько выступлений других артистов. В общем, очень понравилось нам, и были довольны, что поехали. Поездка в цирк нам обошлась в 8 р. 10 к. Ну, ничего. Так, буду продолжать дальше. Встали мы сегодня и поехали в город на рынок. Приехали, я поубирала в комнате, потом обкатилась ведром холодной воды – немного стало легче, но через полчаса опять потеть стала. А сейчас 7 часов вечера, я вынесла столик во двор и пишу вам письмо. Иппа занял «ложу». Это вот что обозначает: рядом с двором находится стадион, огороженный высоким забором. Там часто играют в футбол. Приезжают из Москвы, Харькова, Саратова и так со всех городов, ну а нам и ходить не надо. Мы забираемся на крышу нашего сарая и так замечательно смотрим. Вот что мы и называем «ложа». Я, правда, особенно не люблю игру в футбол, но очень рада, что почти через день слышишь духовой оркестр. Так я люблю музыку, и вот повезло жить рядом со стадионом. Иногда, как заиграют то, что слышать приходилось на Лахте, так вспоминаю танцы по воскресеньям. Идешь с поезда и остановишься послушать. Дорогая Валя, напиши, часто ли бывают танцы, и была ли ты хоть раз после того, как были мы с тобой? Наверное, нет. У нас сейчас большой привоз на рынке яблок, груш и помидор. Ежедневно как пойдёшь, так и купишь на 2,5 на 3 р. яблок. Арбузы ещё дорогие. С мою голову, если вы её ещё помните, стоит 3 р. сейчас становятся подешевле. Помидоры крупные хорошие два рубля десяток. Представьте себе, что раньше я их не любила, а сейчас начинают нравиться. Иппа их очень любит. Яблоки по кулаку сладкие стоят 2 р. десяток, поменьше 1,5—1 р., а маленькие, как ранетки 80—90 и 70 коп. десяток. Денег у нас масса уходит, но мы не жалеем. Ведь так хочется яблочка, когда ходишь около возов. Сегодня мы с Ипполитом купили 2 кг. масла по 13 р. 50 к. мы думаем перетопить, сложить и поставить на зиму. Это теперь пока для всех продается по коммерческой цене (сливочное масло 1 сорт 16 р. кило, а П сорт 13 р. 50 к. Очереди безумные. Бывает, становятся с 3 ч. ночи).
– (Какие же были тогда зарплаты? Перед войной масло стоило 23 р. квалифицированный рабочий получал около 700 р. мама бухгалтер 350 р. уборщица 120 р. начальник цеха 1300 р., а раньше, когда писалось это письмо, мне кажется, дедушка получал 500 р).
Вообще питаемся мы хорошо… (две строчки на сгибе не разобрал) … В столовую ходим обедать.
Я-то расписалась о себе, а как Ваше всех здоровье. Как Папы нога, совсем хорошо или даёт себя чувствовать. Как Мамы палец? Так он беспокоит меня. Хотя бы не пришлось отрезать. Как все остальные чувствуют себя. Вячик и Яня никогда мне не напишут о себе. Правда, я сейчас не хочу, чтобы Вы писали часто. Жалко хорошего времени на это тратить. Уж лучше на зиму оставить».
На этом письмо обрывается, последнего листочка нет.
(ОДН – образование для народа).
Когда же это было? Совершенно не помню, чтобы тётя Чеся жила или хотя бы была на Лахте. То, что на писчей бумаге стоят годы 1931—1932, не значит, что письмо было послано раньше, но где-то в это время. Я подумал, что может быть по дате в выходной день можно определить год, но вспомнил, что это может быть и не воскресенье. После Октября, в ходе революционных преобразований, рабочий день сократили до семи часов и вместо семидневной недели ввели пятидневки, чтобы рабочим сократить продолжительность работы от выходного до выходного. При этом упрощался календарь, т. к. пятидневка кратна тридцати – числу дней в месяце. Если в месяце был 31 день, то добавлялся еще один выходной. Играла, вероятно, роль и антирелигиозная составляющая – из календаря исчезало «воскресенье». Перед войной, объясняя напряженной международной обстановкой, вернулись к семидневке и восьмичасовому рабочему дню. Выступить против этого уже было нельзя – любой протест уже рассматривался как контрреволюционное выступление.
Точной даты я не определил, да это и не важно – ценность письма от этого не уменьшилась. Это бесценная реликвия. Что меня поразило в этом письме – так это воспоминание о танцах. Это были еще совсем молодые женщины – почти девчонки, им не было ещё и тридцати. А танцевали до революции, танцевали во время революции, после революции, во время гражданской войны и во время строительства нового общества. Танцует возраст, а не «внутреннее и международное положение страны». Любопытно, что тетя Чеся пишет о танцах в «Воскресенье», когда воскресений в календаре не было, и танцы
